Немецкая игра с польской трагедией

«Наиболее важной темой на международной арене, разумеется, является разрыв отношений между Москвой и польским правительством в изгнании. Все единогласны в том, что [...] разрыв означает полную победу немецкой пропаганды, а в особенности — успех моей персоны. Восхищает исключительный ум и ловкость, с которыми нам удалось превратить Катынь в чрезвычайно политический вопрос». Так Йозеф Геббельс оценивал результаты первых двух недель — как бы мы сказали сегодня — медийного наступления, связанного с разоблачением Катынского расстрела. Министр пропаганды Третьего рейха, казалось бы, успешно опроверг догму о моральной правоте антигитлеровской коалиции, причем в самый подходящий момент.

Информация о массовых захоронениях польских офицеров была обнародована немцами в апреле 1943 года, однако вести об этом доходили до них значительно раньше. В июле 1941 года группа армий «Центр» генерала Федора фон Бока была переброшена в окрестности Смоленска; один советский военнопленный по фамилии Меркулов рассказал немцам о казнях поляков, ранее содержавшихся в Козельском лагере (в протоколе его допроса стоит дата 2 августа 1941 года). Донесения эти не были проверены, их посчитали бесполезными.

В марте 1942 года польские рабочие из Познани, сосланные на принудительные работы на ремонт железнодорожных путей в районе Гнездово, узнали от местных жителей о 
польских могилах в близлежащем Катынском лесу. Место массовых захоронений им показал некий Парфен Киселев. Раскопав их, они обнаружили трупов в польской военной форме (в звании майора и капитана).
Поляки, не осознавая масштаба своего открытия, поставили там два деревянных креста, после чего доложили о захоронениях нацистам. И в этот раз дело не получило отклика, поскольку вермахт продвигался все дальше вглубь Советского Союза, и у немецкого командования были более неотложные дела. Ситуация изменилась, когда в январе 1943 года маршал Фридрих Паулюс капитулировал под Сталинградом, а Красная Армия перешла в контрнаступление.

В начале года несколько унтер-офицеров Тайной полевой полиции (нем. Geheime Feldpolizei) получили информацию о казнях польских офицеров от Ивана Кривозерцева, живущего неподалеку от Катынского леса. Тот вместе с упомянутым Киселевым проводили немцев к месту массовых захоронений. В этот раз об этом узнал офицер разведки штаба группы армий «Центр» — полковник Рудольф фон Герсдорф. 18 февраля он составил об этом отчет, в котором, как позже утверждал, впервые использовал термин «Катынское преступление». Немцы приступили к расследованию. Во второй половине февраля Тайная полевая полиция установила местонахождение несколько массовых захоронений и допросила местных жителей. В марте материалы дела, которое вел подчиненный фон Герсдорфа лейтенант Людвиг Фосс, были направлены в отдел пропаганды группы армий «Центра» с пометкой, что собранные материалы пригодны для пропагандистских целей.

Собственными глазами

К тому же выводу пришел Геббельс, который с самого начала изучал секретные отчеты, поступавшие из Катыни. По его распоряжению 9 апреля в Варшаве и Кракове местные пропагандистские органы Третьего рейха собрали польскую делегацию, которая на следующий день была отправлена в место обнаружения массовых захоронений. В состав делегации входили директор Главного попечительного совета д-р Эдмунд Сейфрид, прозаик и драматург Фердинанд Гётель, находящийся в распоряжении оккупационных властей литературный критик Ян Эмиль Скивски, а также публицисты и фотографы рептильной прессы. «Пусть они увидят собственными глазами, — писал в своем дневнике министр пропаганды, — что их ждет, если бы их желание, которое они неоднократно загадывали, о том, чтобы большевики победили немцев, действительно сбылось». Более того, присутствие поляков должно было придать достоверности открытию в Катыни.

Делегацию приветствовал лейтенант Грегор Словенцик, докладчик по делам пропаганды в командовании вермахта, а также профессор Герхард Бутц, главный судебный медик при начальнике медицинской службы группы армий «Центр». Они ознакомили прибывших с имевшимися на тот момент заключениями — немцы определили время смерти жертв (март−апрель 1940 года), оценили их число (10 000) и определили место, из которого офицеры были привезены (Козельск). 11 апреля поляков увезли в Катынский лес. «Перед нами главная могила. Ее пересекает овраг, вырытый вдоль лежащих трупов, плотно уложенных и нагроможденных один на другого, — писал позднее Гётель. — Тут из стены выступает безжизненная рука, там свисают ноги. В месте, где разрыт верхний слой останков, лежит труп, скованный веревкой. Кажется, он все еще переживает драму предсмертной агонии».

Визит тщательно фиксировался: каждый шаг поляков был увековечен на фото- и кинопленке, которые также запечатлели гротескный образ солдат в нацистской форме, отдающих честь останкам польских офицеров. Все члены делегации, за исключением журналистов рептильных газет, прекрасно понимали, что немцы хотят использовать катынское дело в своих целях, поэтому не согласились давать комментарии немецкой прессе. Тем не менее, немецкая машина пропаганды была запущена; польская делегация, кстати, разминулась с группой аккредитованных в Берлине журналистов из разных европейских стран.

Товарищи Рузвельта и Черчилля

В тот же самый день немецкое информационное агентство Transocean передало сообщение об обнаружении массовых захоронений с останками 3 000 польских офицеров [...], убитых в феврале и марте 1940 года ГПУ (НКВД).
12 апреля «Радио Берлин» добавило, что жертвы были военнопленными Козельского лагеря, а день спустя Transocean подтвердил ранее сообщенную информацию, корректируя только заниженное число убитых. От сотрудников иностранных дипломатических миссий Геббельс узнал, что эти сообщения произвели большое впечатление на общественное мнение. Гитлер, довольный работой Геббельса, лично позволил ему продолжать пропагандистскую акцию в прессе. Именно печать была инструментом, обладавшим в оккупированной Европе наиболее разрушительной силой. Доступ к радиоприемникам был в лучшем случае затруднен (в худшем — запрещен), а прессу, в том числе подконтрольную нацистам, читали все, даже те, кто не считал ее надежным источником информации.

Первым о Катынском преступлении написал Völkischer Beobachter — печатный орган НСДАП. «Вот они союзники Рузвельта и Черчилля: убийство ГПУ 12 000 польских офицеров. В Катынском лесу под Смоленском найдены массовые захоронения» — гласил длинный заголовок статьи на первой странице издания от 14 апреля 1943 года. В статье достоверная информация (например, о расположении места преступления, числе и размерах могил, а также о предполагаемом числе жертв) перемешивалась с конфабуляциями об оргиях, которые якобы происходили на даче НКВД. Анонимный автор также намекал, что это преступление, которое было лишь верхушкой айсберга, свидетельствует о планах СССР в отношении Польши и остальной Европы. Эту мысль подхватила газета Kölnischer Zeitung, которая заявила, что только Третий рейх может защитить континент от чудовищной участи, уготованной ему большевиками. Впоследствии данное утверждение распространялось, пожалуй, всеми газетами, подконтрольными нацистам; во многих из них появлялись также рисунки, на которых головорез со связкой ключей в форме серпов не может открыть дверь с замочной скважиной в виде свастики.

А-а-археологическое открытие

15 апреля в немецкой прессе произошло необычное преображение: советский палач обрел семитские черты лица. Газета Völkischer Beobachter уверяла своих читателей, что во главе убийц из НКВД стоят евреи, уничтожающие всех, кто осмелится встать на их пути к владычеству над миром. Сдержанная реакция западных союзников на обвинения советских властей стала для немецких пропагандистов логичным завершением катынской головоломки: США и Великобритания, зависимые от еврейского капитала, — всего лишь марионетки в руках евреев. Появившаяся позднее карикатура под названием «Гордый Альбион сегодня» представляла короля Георга VI, послушно внимающего указаниям советского посла Ивана Майского: Послушайте-ка, Ваше Величество, о Катыни Вы ничего не знаете, да и ничего не слышали тоже. У Майского, бесцеремонно державшего руку в кармане, естественно, были семитские черты лица.

Реакция Кремля не заставила себя долго ждать. 15 апреля Совинформбюро выпустило сообщение под названием «Гнусные измышления немецко-фашистских палачей». По количеству эпитетов сталинские пропагандисты превзошли немецких: «Немецко-фашистские мерзавцы в этой своей новой чудовищной выдумке не останавливаются перед самой беззастенчивой и подлой ложью, которой они пытаются прикрыть неслыханные 
преступления, совершенные, как это теперь совершенно очевидно, ими самими».

Опровержение обвинения было не единственным ответом на тщательно подготовленную немцами пропагандистскую кампанию, что, кстати, не слишком положительно говорит о слаженности действий советской стороны. Совинформбюро старалось связать могилы польских офицеров с обнаружением исторического «Гнездовского могильника» — и, действительно, вблизи Гнездово русские вели археологические раскопки. Völkischer Beobachter не упустил возможность прокомментировать это рисунком, на котором был изображен тучный еврей с серпом и молотом на плече (на всякий случай он был подписан как «московский еврей-врунишка попал в переплет»), потирающий потный лоб и запинающийся
при виде лежащих вповалку трупов польских офицеров: А-а-археологическое открытие!

Куры готовы к соглашению

Союзники оказались в затруднительном положении. Не веря в яростные опровержения советской стороной, официально они должны были делать вид, что не воспринимают немецкие обвинения всерьез. Уинстон Черчилль развеял иллюзии генерала Владислава Сикорского, который надеялся, что порядочность возобладает над реальной политикой: «К сожалению, немецкие сообщения [...] могут быть правдивыми. Я знаю, на что могут быть способны большевики и насколько они могут быть жестокими, — признался Черчилль в разговоре с ним 15 апреля. — Однако другая политика невозможна, ведь наш долг — действовать так, чтобы сохранить поставленные нами фундаментальные цели и наиболее эффективно им служить». На фоне перспективы победы над Германией, в которой миллионы красноармейцев должны были сыграть решающую роль, судьба нескольких тысяч польских офицеров отошла на второй план. Для нацистских пропагандистов отношение антигитлеровской коалиции к Катыни было лакмусовой бумажкой намерений держав в отношении меньших европейских государств, которым рекомендовалось пойти на соглашение с СССР. Карикатура Völkischer Beobachter изобразила, в чем такое соглашение должно было якобы заключаться: куры — причем одна в конфедератке [польском национальном головном уборе — прим. пер.] — заявляют о своей готовности пойти на соглашение перед облизывающейся лисой.

Немецкая пресса не скрывала своего злорадства по поводу политической изоляции Польши, подчеркивая, что правительства США и Великобритании без колебаний объявили войну из-за — как писала газета Berliner Börsen Zeitung — нескольких квадратных миль какого-то там коридора, но совершенно игнорировали тот факт, что СССР оккупировал восточную часть Польши и расстрелял несколько тысяч польских военнопленных. В начале мая Ostdeutscher Beobachter спекулировал, что Сикорски, требующий разъяснения обстоятельств Катынского преступления, вскоре станет обузой для коалиции. Неудивительно, что смерть польского премьер-министра в Гибралтаре была расценена немецкими газетами как исполнение приговора, вынесенного в Москве.

Как отмечает эксперт по данному вопросу, Петр Лысаковски, немцы, хотя и упрекали антигитлеровскую коалицию в нелояльном отношении к Польше, сами не проявили к полякам ни малейшего сострадания. В конце концов, это именно они развязали войну, а потому несли моральную ответственность за смерть своих сограждан. Рептильная пресса, которая издавалась на территории страны, публиковала списки идентифицированных жертв (так, например, Goniec Krakowski назвал 20 апреля первые несколько десятков имен), не придавая значения правильному написанию искаженных в немецкой транскрипции имен и фамилий, что порой приводило к грубым ошибкам.

Катынь не принесла Квислинга

Во второй половине 1943 года катынское дело постепенно стало уступать место другим темам; правда, опубликованные в Берлине «Официальные материалы о массовом убийстве в Катыни» на некоторое время возобновили дискуссию, но уже не привнесли в нее ничего нового. Интерес подконтрольной Геббельсу немецкой прессы стал ослабевать; когда первоначальная эйфория уже миновала, даже самому инициатору кампании пришлось признаться, что в долгосрочной перспективе она не принесла желаемых эффектов. Министр пропаганды хотел выиграть за счет трагедии поляков несколько дел. Его главной целью было внести смятение в лагерь союзников, на чью сторону как раз начинала склоняться чаша весов в военных действиях. Геббельс, однако, не оценил решительности Черчилля и Рузвельта в стремлении одержать победу над Германией. Ни один из них не поставил катынский вопрос ребром, оба они игнорировали призывы Сикорского прояснить дело.

Немецкая кампания была также адресована оккупированному населению Польши; ее целью было породить страх перед большевиками и создать ощущение, что только немцы могут их остановить. Катынское преступление должно было стать своеобразным противовесом гитлеровского террора против поляков и отвлечь их внимание от истребления евреев (в апреле 1943 года в Варшавском гетто началось восстание), а даже — подчеркивая их руководящую роль в аппарате НКВД — оправдать Холокост. Немцы также рассчитывали на компрометацию польского правительства в изгнании и упрощение вербовки польской рабочей силы. Безрезультатно. 20 августа министр иностранных дел Мариан Кукель получил меморандум «Катынь и немецкая пропаганда», в котором сообщалось, что по отношению к оккупационным властям позиция поляков не могла измениться, поскольку ошибки немецкой политики зашли слишком далеко. Немцам в Польше катынское дело ничего не дало, ни Квислинга, ни солдата, ни рабочего, не помогло и ослабить подпольного движения. Польское общество поверило в вину русских, но прекрасно знало, что действия Германии должны были служить враждебным пропагандистским целям, чтобы скрыть уже совершенные и еще не совершенные преступления. Как бы парадоксально это ни звучало, на разоблачении преступления, наверное, больше всего выиграл Сталин. Когда 17 апреля заместитель делегата Польского Красного Креста в Швейцарии Станислав Радзивилл и немецкий делегат независимо друг от друга подали в офис Международного комитета Красного Креста просьбы о расследовании массовых убийств нейтральными экспертами, московская «Правда» напечатала статью под язвительным заголовком «Польские сообщники Гитлера». В ночь с 25 на 26 апреля польский посол в СССР Тадеуш Ромер получил записку о разрыве дипломатических отношений. Катынский предлог впоследствии облегчил Москве формирование в Польше подчиненного ей правительства.

Марцин Чайковски, редактор журнала Mówią wieki